Он кладет голову мне на колени, вздыхает.
- Ты меня любишь?
- Да!
- Тогда гладь.
Я глажу.
- Нет, не так. Двумя руками. Голову и живот. Ага, вот, так лучше.
Я глажу.
- А ты меня правда любишь?
- Да. А что?
- Я видел, ты мне с Элвисом изменяла.
- Как это?
- Ты его гладила тоже.
- Но он же сам пришел, попросил. Я не могла отказать.
- То есть получается, что любой вот так вот придет, попросит, и ты не откажешь?
- Ну почему любой. Элвис же не любой.
Продолжаю гладить. Он опять вздыхает:
- Нет, мне кажется, что ты меня не совсем любишь.
- Почему?
- А вот помнишь колбасу? Я потом две ночи не спал.
- Нет, не помню колбасу. Что там было?
- Я же говорю, что не любишь. Я так переживал, когда ты у меня ее отняла, глаз сомкнуть не мог. А ты даже и не помнишь ничего. Когда любят, на такие вещи внимание всегда обращают. И еще про розетку эту написала, я видел. Опозорила меня на весь мир.
- Ну извини, больше не буду. Буду только хорошее писать. Про то, как ты поймал мышь, например. Или что у тебя глаз красивый, полосатый.
- Не верю я тебе.
- Почему?
- Ну взять например этого, бородатого.
- Он уже давно не бородатый.
- Не важно. Раньше был. Вы с ним каждый вечер в комнате запираетесь, и так до утра. А меня не пускаете.
- Ну извини. Мы бы пускали, но ты же любишь спать у меня на голове, и еще храпишь и вычесываешь блох.
- Я? Храплю? Да ты сама храпишь! А на меня сваливаешь.
- И блох тоже я вычесываю?
- А кто тебя знает! Меня-то ты каждые три недели этой антиблошиной гадостью мажешь, а сама, небось, вся в блохах! Я что-то не видел, чтобы ты ее на себя лила!
- Понятно. И урчу тоже я?
- А скажешь, нет?
- Ну, в общем…
- Вот видишь. Так-то.
Помолчали.
- Ты, это, чеши, чеши. Не останавливайся.
Глубоко вздыхает, закрывает полосатый глаз и начинает громко храпеть.
